Дом пастыря по-прежнему стоял перед ними, и Конор увидел, как тис превратился в чудовище и яростно набросился на жилище пастора. После первого же удара дверь дома открылась, и пастор с женой в ужасе бежали. Чудовище сорвало и запустило им вслед крышу, но промахнулось.

— Что ты сделал? — удивился Конор. — Ведь это Провизор был плохим парнем!

— Он? — спросило настоящее чудовище, которое находилось за спиной мальчика.

Раздался страшный треск: это второе чудовище разбило стену пасторского дома.

— Конечно, он! — закричал Конор. — Он же отказался помочь дочерям пастора! Они же из-за этого умерли!

— Это пастор считал, что Провизор может помочь, — возразило чудовище. — В свое время пастор почти уничтожил Провизора, но когда ему самому стало трудно, побежал к нему за помощью. Он сказал, что отречется от веры, если безбожник спасет его дочерей.

— Да? — удивился Конор. — Но ведь так поступил бы любой! Так бы поступил каждый! А что ты ждал от него?

— Я ждал, что он допустит целителя к дереву, когда тот просил.

Конор замолчал в недоумении. Новые трещины побежали по стенам домика, и одна из них рухнула.

— Ты позволил бы убить себя?

— Я нечто большее, чем просто дерево, — ответило чудовище. — Да, я позволил бы срубить тот тис. Это спасло бы и дочек пастора, и многих других людей.

— Но тогда погибло бы дерево, а Провизор бы стал богаче! — воскликнул Конор. — Он ведь злой!

— Он был жадным, грубым и ожесточенным, но он был целителем. А кем был пастор? Никем. Вера — это только часть исцеления. Вера в лекарство, вера в будущее, которое наступит. Это был человек, живший верой, но принесший ее в жертву как раз тогда, когда она была нужна больше всего. Его вера была не свободна от эгоизма и страха. И это стоило жизни его дочерям.

Конор рассердился.

— Ты говорил, что это история без подвохов.

— Я говорил, что это история о человеке, который оказался наказан за эгоизм. Так и есть.

Закипая, Конор смотрел, как второе чудовище уничтожает домик пастора. Огромная нога одним ударом смяла крыльцо. Ударив со всего маха, огромная рука разнесла стену спальни.

— Скажи мне, Конор О’Молли, не хочешь присоединиться? — спросило чудовище у него за спиной.

— Присоединиться? — удивленно переспросил Конор.

— Разрушение приносит удовлетворение, ручаюсь.

Чудовище шагнуло вперед, присоединившись к своему подобию, и гигантская нога с легкостью прошла сквозь диван, ничуть не напоминающий диван бабушки Конора.

— Что ещё разрушить? — Все поплыло перед глазами Конора, а через несколько мгновений перед ним стояло лишь одно чудовище, которое было больше двух первых. — Я жду твой команды, мальчик.

Конору стало трудно дышать. Сердце яростно колотилось, и его снова охватило странное лихорадочное чувство. Несколько долгих мгновений он не мог ничего сказать. Наконец он взял себя в руки.

— Разбейте камин.

Кулак чудовища немедленно метнулся вперед и ударил в каменную плиту над очагом у самого основания. С грохотом вывернутые кирпичи засыпали камин.

Конор задыхался, словно это он сам, а не чудовище, разрушил камин.

— Выброси их кровати! — прокричал мальчик.

Чудовище вытащило кровати из двух спален без крыши и подбросило в воздух с такой силой, что они долетели чуть не до горизонта, а потом с грохотом врезались в землю.

— Разбей их мебель! — закричал Конор. — Круши все подряд.

Чудовище потопталось внутри дома, разломав всю мебель и словно чувствуя удовлетворение от треска и грохота.

— Громи все подряд! — ревел Конор. И чудовище ревело ему в ответ, круша остатки стен — буквально втаптывая их в землю. Конор рванулся на помощь, схватил упавший сук и стал бить те стёкла, что пока уцелели.

Он вопил так громко, что сам себя не слышал. Все его мысли растворились в ярости разрушения, в бездумной жажде уничтожения. Ломать, ломать и ломать!

Чудовище оказалось право. Это приносило удовлетворение.

Конор кричал, пока не охрип, крушил, пока руки не покрылись кровью. Когда же, наконец, он остановился, то увидел, что чудовище стоит по другую сторону развалин и смотрит на него. Конор задыхался, ему пришлось опереться на сук, чтобы не упасть.

— Вот теперь все разрушено должным образом, — подвело итог чудовище.

И тут, совершенно неожиданно, Конор вернулся в гостиную бабушки и увидел, что разгромил всю комнату.

Разрушение

Диван был разбит. Деревянные ножки оказались сломаны, обивка порвана в клочья, сорванные со стены часы превратились в неузнаваемые обломки. Конор разнёс лампы, два маленьких столика, которые стояли по сторонам дивана, а в книжном шкафу у окна были изодраны книги. Даже обои висели грязными бесформенными полосами. Дверцы застеклённого шкафа были разбиты, а содержимое опрокинуто на пол.

Конор застыл, потрясенный. Он посмотрел на свои руки, покрытые кровью и занозами. Его ногти были поломаны и окровавлены, пальцы болели.

— Боже мой, — прошептал мальчик.

Он повернулся к чудовищу, но того нигде не было.

— Что ты наделал?! — закричал Конор в пустоту. Он не мог и шагу ступить из-за обломков, раскиданных по полу.

Ему самому все это было не убрать.

Никак.

Нет выхода?

— Боже мой, — снова прошептал он. — Боже мой.

— Разрушение приносит удовлетворение, — услышал Конор, но этот голос скорее напоминал свист ветра.

А потом он услышал, как к дому подъехала машина бабушки.

И бежать-то было некуда. Не было времени даже на то, чтобы выскочить через заднюю дверь и помчаться куда глаза глядят, туда, где бабушка никогда его не найдет.

«Но теперь, после того, что я сделал, отец точно не возьмет меня, — подумал Конор. Они никогда не позволят мальчику, сотворившему такое жить в одном доме с…»

— Боже мой, — в очередной раз повторил Конор. Сердце его едва не выпрыгивало из груди.

Бабушка повернула ключ в замке и открыла входную дверь.

Секунду, пока шла к гостиной, она играла с сумочкой… до того, как поняла, где Конор и что он сделал. Он видел, что лицо у неё усталое, но по нему ничего нельзя прочесть, ни хорошее, ни плохое: оно было точно таким же, как в больнице, в палате матери Конора.

А потом она огляделась.

— Что за?.. — начала она, но осеклась, не желая произносить слово «черт» в присутствии Конора. Она словно окаменела. Так и стояла, держа свою сумочку. Только глаза ее двигались, с недоверием отмечая разрушения в гостиной, но отказываясь принять это за реальность. Конору показалось, что она даже дышать перестала.

А потом она посмотрела на мальчика. Рот ее открылся, глаза выпучились. Она осознала, что он стоит посреди гостиной и руки у него окровавлены.

Ее рот закрылся, но не так, как обычно. Он дрожал и трясся, словно она с трудом сдерживала слезы и пыталась сохранить лицо.

А потом она застонала, и звук этот вырвался из глубины груди, хотя рот оставался крепко сжат.

Этот звук был полон такой боли, что Конору захотелось зажать уши.

Она стонала ещё и ещё. А потом громко всхлипнула. Ее сумочка упала на пол. Она зажала себе рот, словно хотела сдержать эти чудовищные стоны, так и рвавшиеся наружу.

— Бабушка? — спросил Конор, и голос его задрожал от ужаса.

А потом бабушка закричала. Она раскинула руки, сжала кулаки, широко открыла рот и изо всех сил завопила. Кричала она так громко, что Конору все-таки пришлось заткнуть уши. На него она не смотрела, а, уставившись в пустоту, вопила.

Конор в жизни своей никогда так не пугался. Он словно оказался на краю мира, словно и впрямь попал в свой кошмар, полный криков, на краю бездны…

А потом бабушка вошла в комнату.